В 1956 году Ульяновский обком КПСС попросил отставного профессора А.А. Любищева написать справку о положении в средней школе. Профессор охотно согласился, но поскольку он никогда в своей жизни не шёл против своей совести, справку положили под сукно… Мы предлагаем познакомиться (в сокращении) с анализом ситуации в народном образовании, выполненным А.А. Любищевым в 1956 году. Здесь без труда можно разглядеть «родимые пятна» современной школы.
О деградации средней школы
Вопрос о средней школе сейчас вызывает весьма многочисленные дебаты. Кажется, никто не считает, что положение советской средней школы может считаться благополучным…
Вряд ли сейчас найдётся кто-либо, кто решился бы утверждать, что образовательный уровень получивших современный аттестат зрелости выше или равен уровню старой дореволюционной средней школы. Естественно, поэтому старая школа начинает приковывать к себе настойчивое внимание. Мне, кончившему старую школу (реальное училище) в 1906 году, хочется провести сопоставление старой и новой школы для того, чтобы принести посильную пользу в настоятельно назревшей реформе средней школы. Я намерен использовать как свои воспоминания и некоторые сохранившиеся материалы, так и опыт своей работы, которая отчётливо показывает, что довольно высокий уровень студентов сохранялся длительное время и после Революции, а сейчас, к сожалению, происходит падение уровня.
Позволю себе привести факты, свидетельствующие о невысоком уровне современных выпускников средних школ, что влияло и на уровень выпускников вузов.
1) Исключительно низкий уровень математических знаний. Для лиц, не специалистов по математике или техническим наукам, считается допустимым полное невежество в математике, полное забвение всего приобретённого в школе без ущерба для их репутации образованного человека. Для студентов-биологов такие элементарные вещи как логарифмы, прогрессии, даже извлечение квадратного корня представляют огромное затруднение…
Первые годы (в Пермском университете) работа доставляла мне большое удовлетворение, так как я чувствовал интерес у слушателей и видел, что, хотя и с трудом, но кое-что из сообщаемого мной материала укладывается в их голове…
Но в 1947–48 годах в Киргизском педагогическом институте во Фрунзе студенты решительно протестовали против элементарнейшей биометрии, как не входящей в программу, и последняя моя попытка весной 1955 года ознакомить с элементами биометрии на спецкурсе студентов 4-го курса Ульяновского пединститута кончилась совершенным провалом: несмотря на то, что в числе слушателей было несколько лучших студентов и студенток, и несмотря на хорошее их ко мне отношение (сохранившееся с первого курса), после четырнадцати часов лекций и занятий я убедился в полной бесполезности моей работы.
В Ульяновске в пятидесятых годах мне приходилось время от времени присутствовать на госэкзаменах по математическому факультету. Я с огорчением убедился, что третий вопрос в билетах (задача) упразднён, и оба вопроса носят чисто теоретический характер. Ответы носили механический характер: вызубрили доказательство, а смысл этого доказательства для отвечавшего оставался часто неясным. Превосходной иллюстрацией этому является такой случай: один студент, отвечая об основаниях геометрии и, в частности, коснувшись, конечно, работ Д. Гильберта, на вопрос, когда же жил Гильберт, ответил: вскоре после Евклида, до нашей эры!
2) Неумение излагать мысли. Об этом многократно писалось в газетах, в частности, указывалось, что хорошие ученицы, имевшие за весь курс школы почти одни пятёрки, в последнем классе оказывались беспомощными, когда им приходилось писать что-либо самостоятельное. Преподаватели высшей школы ясно ощущают эту беспомощность студентов, когдазнакомятся с такими произведениями, как курсовые работы или выполнения заданий заочников. Сносно написанные работы являются исключением, в большинстве же случаев работы пишутся «мозаичным» способом, т.е. являются механическим сцеплением отрывков, взятых из разных отделов одной и той же книги… От преподавателей требуют, чтобы курсовые работы носили элементы научно-исследовательской работы: о каком исследовании может быть речь, если даже сколько-нибудь сносного реферата студенты, как правило, написать не умеют.
3) Незнание иностранных языков, как правило, граничащее с совершенным невежеством. В старой школе обучали минимум двум иностранным языкам, максимум четырём (в классической гимназии – двум древним и двум новым), и окончившие среднюю школу могли пользоваться своими знаниями в жизни, читая литературу на иностранных языках. В высших учебных заведениях поэтому преподавание языков не входило в план нефилологических факультетов: они преподавались лишь как факультативные предметы. У нас сейчас часто смотрят на классические языки как на совершенно излишний балласт, служивший только реакционным целям и ненавистный ученикам. Это, конечно, совершенно неверно…
Могу сообщить маленький факт из личных воспоминаний. Я окончил не гимназию, а реальное училище без древних языков, и для поступления в университет должен был сдать экстерном экзамен за полный курс латинского языка. Последний год я занимался латинским языком с двумя студентами, не филологами: один был историк, другой – математик. А как прекрасно знали латинский язык эти неспециалисты! Студент-математик отлично (конечно, без помощи словаря) переводил и анализировал труднейшие места из «Энеиды» Вергилия.
Неудивительно, что при огромном желании попасть в университет и при таких преподавателях (не получивших, конечно, никакой специальной педагогической подготовки) я за восемь месяцев подготовился прилично и сдал экзамен на четвёрку, причём помню, что на экзамене мне был дан для перевода кусочек из Тита Ливия, который я должен был перевести без словаря (дали только значение одного редкого слова). Ну а сейчас? Я уже не говорю про студентов: большей частью они протестуют даже против латинской терминологии, заявляя, что они не знают латинского алфавита. На мой вопрос: «Как же вы не знаете, ведь вы же учили иностранные языки?» – выясняется, что они и не подозревают, что большинство иностранных языков пользуется латинским алфавитом.
Но возьмём представителей высшей категории интеллигенции: аспирантов и сдающих кандидатские экзамены. Они проходили один язык, но проходили его как обязательный предмет не один период жизни (в средней школе), а три периода: в средней школе, в высшей и в аспирантуре, причём они сдавали экзамены по языку и при поступлении в вуз, и в аспирантуру: три периода (вместо одного) и два дополнительных фильтра. А результат? Надо прямо сказать – прямо кошмарный. Как представителю старой интеллигенции, так сказать, «пережитку капитализма», сносно знающему иностранные языки, мне много раз приходилось присутствовать на кандидатских испытаниях по немецкому, французскому и английскому языкам. Требования совершенно мизерные: давали перевести кусочек лёгкого текста (часто политического – перевод речей наших вождей), часто адаптированного и при том с разрешением, сплошь и рядом, пользоваться словарем. И при таких, с позволения сказать, «требованиях» – какая беспомощность перевода, какое неумение дать настоящий грамматический разбор…
4) Слабый интерес к преподаваемым предметам. В моей практике падение интереса у студентов – наиболее печальное переживание моей преподавательской жизни. Моя самостоятельная преподавательская деятельность (в качестве доцента) началась в Пермском университете с 1921 года, и за время шестилетнего преподавания там я не мог пожаловаться на отсутствие интереса у студентов педагогического и агрономического факультетов.
В Самаре (ныне Куйбышеве) в 1927–30 годах мне приходилось, между прочим, вести летом практические занятия по сбору и определению насекомых в сельскохозяйственном институте и, несмотря на то, что это был сельскохозяйственный институт, где зоология занимала подчинённое положение, эти занятия доставляли мне истинное наслаждение. Студенты с интересом собирали и определяли насекомых, всё занятие проходило чрезвычайно напряжённо из-за обилия разрешаемых вопросов, и в результате, по крайней мере, половина студентов освоила технику определения, а несколько человек очень быстро приобрели то, что называется систематическим чутьём.
…Я с радостью принял предложение переехать в Ульяновск и надеялся, что мои занятия со студентами будут не менее интересными для меня и полезными для студентов. Студентки (а мужской персонал среди студентов-биологов исчисляется единицами) экскурсировали неохотно, всё время требовали отдыха, и я очень часто убеждался, что сплошь и рядом студентки просто переписывали название того или иного насекомого, определённого с моей помощью, причём списывали с невероятными орфографическими ошибками…
Я настойчиво просил собирать возможно больше, имея в виду и составление коллекций, но общие сборы были очень невелики, так как большинство стремились ограничиться наиболее обычными видами, а всё остальное просто выбрасывали. Приобретённые навыки на первом курсе полностью забывались, в чём мне пришлось убедиться за последний год моего пребывания в пединституте, когда я проверял знания и навыки студентов четвёртого курса…
Нельзя сказать, чтобы студенты за последние годы всегда слушали меня без интереса. Как раз в последние годы они с интересом слушали непривычную для них критику «научных теорий» Лысенко и Лепешинской (в предыдущие годы, когда мне на педпрактике приходилось несколько ограничивать их лепешинское рвение, это вызывало такой испуг у студенток, что я эти попытки поневоле прекращал), но этот интерес был интерес скандала, а не подлинный научный интерес.
5) Низкий общий уровень развития. Он связан со следующими особенностями: а) изумительной непрочностью фактических знаний, приобретённых в школе; б) чрезвычайно слабой способностью самостоятельного мышления; в) боязнью самостоятельного мышления.
…Непрочность знаний рассматривается как норма… Во время Великой Отечественной войны меня поражал тот факт, что у вывешиваемых информационных бюллетеней ТАСС никогда не было видно студентов. Во время государственных испытаний выпускникам задавались вопросы по текущему моменту для контроля за их общим развитием. Сначала ответы были совершенно никуда негодные, потом, когда прошёл слух, что члены экзаменационной комиссии интересуются этим, студенты стали читать бюллетени, но связь текущих событий с прошлым ускользала, и в своих ответах они обнаруживали полную географическую и историческую невинность. Рекорд побила одна студентка географического факультета, которая на вопрос (по случаю взятия Орлеана), кто такая была Орлеанская дева, ответила: «Роза Люксембург». При этом зазубрила она сдаваемый предмет неплохо и, получив на экзамене четвёрку, она обижалась, так как полагала, что ей снизили отметку из-за Розы.
Недостаточный общий уровень сказывается в том, что студенты заучивают, по современному выражению, «материал» механически, без понимания. Яркую иллюстрацию можно видеть в ответе одной студентки литературного факультета во Фрунзе. Отвечала она о Жуковском очень гладко и ни одной даты не спутала, но закончила свой ответ цитатой из «Светланы»: «Лучший друг нам в жизни сей Вера в привиденье».
Присутствовавший на экзамене проф. П.Н. Берков, естественно, спросил: «Как Вы сказали: «привиденье» или провиденье?» После долгого разговора студентка всё-таки остановилась на «привиденье», так как провиденье – это Бог, она побоялась, как бы не заподозрили её в религиозной пропаганде. Студентку не смущало то, что в том виде, как была приведена цитата, она вовсе бессмысленна, так как она привыкла к заучиванию многих несуразностей (подробнее об этом дальше). Сколько поставили студентке? Четыре, так как она проявила несомненное знание «материала», а что до понимания, так это вовсе не обязательно.
Как заметил один мой друг, хорошо знакомый со школой, сейчас в школе (и но только в средней) только «обмазывают наукой», далеко не всегда доброкачественной, она потом и отваливается, а для прочности знаний необходимо «пропитывание наукой»…
…Очень многие считают, что говорить что угодно всё же лучше, чем молчать, и часто отвечают невпопад. На экзаменах же они часто проявляют необыкновенное волнение, и это волнение часто бывает причиной полной несуразности ответов даже у знающих кое-что студентов.
6) Погоня за внешним видом работ. …Подавляющее большинство современных студентов имеет хороший или, по крайней мере, приличный почерк даже тогда, когда пишут довольно быстро, например, при записи лекций. Мне приходилось проверять их черновые записи, и они почти всегда очень разборчивы. Это, конечно, результат школьной работы, так как сейчас на внешность обращается исключительное внимание: гораздо большее, чем обращалось в старой школе…
В бытность мою студентом я, как и многие другие студенты, записывал некоторые лекции, по которым не было пособий или вообще представлявшие тот или иной интерес. Так как лекторы обыкновенно читали довольно быстро, то, чтобы получить полную запись, приходилось записывать очень бегло и, естественно, малоразборчиво (стенографией владеют немногие). В тот же вечер, по свежей памяти, записи разбирались и переписывались тщательно, разборчиво…
Этот приём был свойственен многим выдающимся учёным… Современные студенты в записи лекций часто придерживаются противоположного подхода: 1) многие стараются записывать лекции, но тогда обработка их становится практически невозможной; 2) поэтому они стараются сразу записывать так, чтобы не было нужды в переписке, и часто протестуют против быстрой речи преподавателя. К сожалению, некоторые преподаватели стараются прямо диктовать лекции: объём всех лекций получается, естественно, небольшой, что сильно облегчает задачу студентов при подготовке к экзаменам, но зато и не отягощает их голов достаточным количеством знаний.
7) Дисциплина и моральные качества. Этот вопрос сейчас усиленно обсуждается и, конечно, многое возбуждает серьёзную тревогу… В Ульяновске, как известно, особые жалобы, до недавнего прошлого, вызывала школа № 1, где когда-то учился великий Ленин. Такое странное несоответствие объясняется, по-видимому, тем, что в этой школе особенно много учится детей высокоответственных родителей, более избалованных, чем дети родителей среднего общественного уровня…
Сейчас студенты, особенно студентки, стыдятся появиться в простом, хотя и чистом домашнем платье, отнюдь не стыдясь, когда их застанут за пользованием шпаргалкой…
8) Обобщение наблюдений. Изложенная картина довольно печальна, и мне могут возразить, что я обратил внимание главным образом на недостатки и не обратил внимания на достоинства. Скажут: если бы наша школа деградировала, то чем же можно объяснить те огромные успехи во всех отраслях нашей жизни, если выпускаемые кадры неудовлетворительны.
Известный процент учащихся умеет преодолевать дефекты нашей школы, и этот процент при огромном общем количестве студентов даёт достаточно внушительную цифру, вполне объясняющую огромные успехи в промышленности и других областях. Но каждый из нас наталкивается на множество недоделок, хорошо показывающих, что рядовой состав технической интеллигенции вовсе не высок.
Не надо забывать, что ещё уцелело небольшое по числу, но значительное по своему удельному весу число лиц, получивших образование в старой школе или в первые годы после Октябрьской революции, когда школа сохранила ещё старый характер, и тут разница между интеллигентами старой и новой формации весьма заметна. Для профессора старой формации характерно, что в среднем он свободно читал литературу на трёх иностранных языках, обычно немецком, французском и английском.
Типичным примером такого среднего старого профессора в отношении лингвистики является пишущий эти строки. Моё лингвистическое образование кажется каким-то чудом большинству мне знакомых молодых советских интеллигентов, но среди моих сотоварищей имеется немало свободно читающих на четырёх-пяти языках и это далеко не предел. Из моих знакомых не специалистов-лингвистов был один, ныне покойный (Л.И. Елькин), который прекрасно свободно читал литературу на языках: немецком, французском, английском, итальянском, испанском, шведском и польском, не говоря о том, что, окончив классическую гимназию, он хорошо знал латинский и греческий языки. Переехав в конце двадцатых или начале тридцатых годов в Баку, он в течение восьми лет самостоятельно овладел пятью языками: азербайджанским (читал лекции и принимал экзамены на этом языке), грузинским (составил словарь грузинско-русский с несколькими тысячами карточек), армянским, персидским и арабским.
По образованию он был инженер путей сообщения, по должности – преподаватель (потом получил звание профессора) математики и механики: занимался он языками для отдыха в каникулярное время, подражая примеру великого математика Гаусса.
А качество его знаний я имел возможность проверить, обратившись к нему за переводом нескольких труднейших мест одного итальянского романа, который я прочёл с помощью словаря: перевод был дан мгновенно и совершенно убедительно.
А каков уровень лингвистических познаний современной профессуры и вообще высших представителей современной интеллигенции?..
…Присутствуя на аспирантских экзаменах, я обычно наблюдал, что вузовской профессурой наиболее высоко ценится не тот студент, который более всего понимает, а тот студент, который более всего знает. А для науки нужны люди, которые прежде всего понимают. Если по отношению к такой передовой науке как физика и по отношению к московским вузам можно высказать такие слова, то, конечно, ещё более справедливы они для наук отсталых и для провинциальных вузов. Вместе с тем в словах П.Л. Капицы имеется ясное указание на причину отсталости современной интеллигенции: преобладание знаний, и притом непрочных, над пониманием.
